Слава Сэ.

В Москве снег, нелинейные пространства и победа добра над разумом.
Столкновение с русской душой начинается в самолёте. Стюардесса не верит в отказ от завтрака. Ну что ж, говорит, что пять утра. Надо попробовать, потом уже решать. Колбаска, хлебушек, вкуснятина! А помидорки!
Казалось, она потычет меня мордочкой, для аппетита. Так обо мне ещё не заботились. Латышские стюардессы сухие и бездушные. Пол, гормоны, сиськи, мозг - всё у них выхолощено на семинарах. А тут тебе и мать, и пастырь, и диетолог.
Опять же, у латышей Боинги приземляет робот, крепко плюхая о бетон ради лучшего торможения. Русский авиатор сажает вручную. Так изящно, что женщины волнуются.
- М-м, как нежно! - говорит одна соседка другой и та прикрывает глаза в знак согласия.

( Collapse )

Любой мужчина мечтает напиться, сесть не в тот самолёт и чтоб наутро Барбара Брыльска гладила его пальцем по щеке.
И ещё мне сказали: будет ужин, всё домашнее, поросёнок с яблоком во рту, огурчики, пирожки с черникой.
Поэтому я пошёл в баню.

Баня маленькая, двухместная, мне выпало мыться с Колей. Гости смотрели нам вслед с пониманием. Все были в курсе, Коля родился и вырос в мартеновской печи. При виде тазиков он дуреет. В нём просыпается огненный монстр, демон веника и пара. А я ж не знал. Я шёл просто мыться и говорить о женской вредности.

Он надел шапку, перчатки. По глазам было видно, надел бы и валенки, не было. Сказал, надо поддать. Поддавал, пока не взорвался градусник.
- Ну вот, теперь хорошо, - обрадовался Коля.

Меж тем, в парилке настало ядерное лето, всё вокруг сделалось лиловым и малиновым как на Венере в середине августа.
На всякий случай я показал Коле жестами, какой я несчастный. Как бы намекнул что сдаюсь и готов уже перейти к пьянству, самолёту и Барбаре Брыльской.

Коля сказал, сейчас мы восстановим мне оптимизм. С трогательной заботой к моим неурядицам он взмахнул веником каким-то самурайским способом. Примерно на втором ударе из меня выбежали все микробы, в том числе полезные. Тогда же открылась разница между баней и процессом распада ядра. И ещё я понял, кого из гостей планировали подать на стол с яблоком во рту.

На третьем ударе я отрёкся от гелиоцентрческой модели мира в пользу плоской земли, плывущей на черепахе. Всё, говорю, Коля, никто нигде уже не вертится, только не надо больше вот этого.
В ответ Коля показал как делают «припарки». Ну, которые мёртвым ни к чему. Конечно, ни к чему. Кому ж надо чтоб мёртвые бегали по бане, жалуясь на ожоги.

Потом, когда я всё-таки выжил и ел пирожки с черникой, складывая их в столбики по три, и все гости казались мне одной сплошной Барбарой Брыльской, Коля рассказал Очень Короткую Историю.

- Однажды я мылся со сталеварами. Думал, сдохну. Было очень жарко, ужасно. Этих мужиков в деревне называли «сталевары». Они вообще беспредельщики. Один выбежал с тазиком под дождь, его ударила молния, он ничего, дальше мыться пошёл.

Так сказал Коля и тревожно посмотрел на закат.

В Ленинграде не хватает Надь на всех желающих. А желающие прут и прут, со всей России. Особенно под Новый год.
- «Ты забыл свой веник» - шепчет одиноким алкоголикам ночная паранойя. И просыпаются сердешные, вскидываются по пояс в слезах о той невстреченной, что зимует в Ленинграде, эротично не умеет готовить заливное и млеет от пьяных нахалов с московской пропиской.

Каждый год, 31-го декбря, Петров ездил в аэропорт с берёзовым веником и брал в буфете пять по сто. Всё согласно инструкции по пользованию Барбарами Брыльскими. Петров хотел себе счастья в дом.
Четыре года он просыпался в районном вытрезвителе без денег и с девичьей фамилией. В первый заезд бог прислал Петрову фонарь под глаз, тугой и чёрный, как полезное в пути растение баклажан.
- Наверное, это народный синяк, автор его никому не известен. – объяснил Петров зеркалу.
На следующий год мордобоя не было, зато к груди оказалась приколота вывеска - «Мне в Ленинград». Судя по вычурной «Л», объявление писала непутёвая, но добрая женщна в красных туфлях на голое тело.

Четыре года Петров не мог пройти первый уровень, «Аэропорт и Вытрезвитель». Не хватало опыта, здоровья и патронов. Потом знакомый токарь, знающий дорогу из пьянства в ЗАГС, научил: за пять минут до регистрации глотаешь два стакана спирта. И всё. На контроле ты ещё Алёша Попович, а до самолёта уже донесут. Не в лесу ведь живём. Вокруг такие же как мы, Поповичи.

Сам токарь этим способом с работы возвращается. На его заводе спирт никак иначе не вынести, только внутри туловища. А не ходить домой, жить рядом с бочкой директор не велит. Нечего, говорит, валяться тут. Валяйтесь пожалуйста там, вне территории. Потому перед проходной пролетарии принимают по 0,3, в дрерях все как один Поповичи, а сразу за воротами начинается дорога в глубокий приятный астрал.

В пятый Новый год алкоголик Петров разлепил левое веко и понял – получилось. Вокруг был не вытрезвитель и к лицу склонилась женщина вполне ленинградской наружности.
- Здравствуй, Надя, это я – сказал Петров голосом полевой ромашки. – Ничего, что я к тебе в жилище проник?
- Я не Надя, я Жора – ответила Надя голосом типичного Жоры и сильно ударила Петрова чем-то негостеприимным, судя по низкому звону в голове - сковородой. И потом ещё ударила, невыносимо твёрдой ногой, прямо в район бермудского треугольника. Петров чуть не сделался Фаринелли от такой вдохновенной прелюдии.
В общем, не сложилось у них. Как-то не заладилось с самого начала. И тексты «если у вас нету тёти» и «вагончик тронется» не пригодились, хоть у Петрова было выучено.

Это я не к тому рассказал, что искусство далеко от жизни. Просто у меня, например, есть отличная Галя. С такой Галей весь Аэрофлот с его Надями не манит, хоть ты его с хреном подай, хоть с майонезом. Особенно, после истории с Петровым. Сидите лучше дома, товарищи, жуйте дачные заготовки.
С Новым годом вас.